Президент Рейган сделал 10 июня официальное заявление о политике США в отношении действующих договоров и соглашений в области ограничения стратегических вооружений. В пространном заявлении президент подчеркнул, что он решил „воздержаться от торпедирования существующих соглашений по стратегическим вооружениям в той мере, в какой СССР проявляет аналогичную сдержанность". Вместе с тем он многозначительно оставлял открытым для своего последующего решения вопрос об окончании строительства новых ядерных подводных лодок США. Речь шла, в частности, о выходе в море в этом году седьмой ядерной подводной лодки класса „Огайо", оснащенной баллистическими ракетами, а это превысило бы у США уровень численности ракет, ранее согласованный с СССР по договору об ОСВ-2, т. е. нарушало бы договор.
На другой день ТАСС распространил весьма критическое заявление по этому поводу. В нем, в частности, говорилось: „Сказанное президентом свидетельствует со всей очевидностью, что администрация США приняла решение вести и дальше дело к разрушению договорной системы, сдерживающей гонку ядерных вооружений, начав с подрыва советско-американского договора об ОСВ-2".
В самих США это решение вызвало противоречивые отклики. Сторонники переговоров по разоружению опасались, что заявление Рейгана было лишь первым шагом к выходу США из договора об ОСВ-2.
11 июня я встретился с Шульцем и передал ему ответное письмо Горбачева президенту Рейгану. Ознакомившись с ним, госсекретарь заметил, что, судя по письму, в вопросе о месте встречи на высшем уровне нет еще договоренности. Речь, видимо, должна идти теперь о возможности организации встречи в какой-то нейтральной европейской стране. Вена и Хельсинки не подходят для США. Остается, таким образом, Женева. Но решение — за президентом.
Затем у меня с Шульцем состоялся краткий, но довольно резкий разговор по поводу двусмысленного заявления Рейгана насчет соблюдения договора об ОСВ-2 и заявления ТАСС о фактических намерениях США освободиться от ограничений по договору об ОСВ-2.
Шульц отрицал наличие таких намерений с их стороны, но прямо не комментировал само заявление Рейгана.
Как раз в эти дни у меня с Киссинджером состоялась очередная встреча (мы не прерывали контактов и продолжали периодически встречаться). Бывший госсекретарь выразил недоумение по поводу того, что у администрации нет до сих пор позиции по вопросам переговоров в Женеве, которая могла бы дать надежду на нахождение в ходе встречи в верхах какого-то компромисса. Я, продолжал он, несколько раз говорил Макфарлейну, что идти „на авось" на встречу на высшем уровне нельзя, одним общим разговором на ней не обойдешься. Нужна подработанная и продуманная позиция, по возможности ведущая к компромиссам, особенно по вопросам идущих в Женеве переговоров.
Макфарлейн в принципе согласился с этим, но выразил большое сомнение, что в таком вопросе, как СОИ, президент захочет пойти на серьезные изменения или уступки. „Это его любимое детище".
Вырисовываются очертания встречи на высшем уровне. Неожиданная отставка Громыко
На очередной встрече в госдепартаменте Шульц сказал, что президент, хотя и сожалеет, но принимает предложение Горбачева встретиться в третьей стране. Естественным местом для встречи могла бы быть Женева.
Он далее поднял вопрос о дальнейшем процессе обсуждения между нашими странами проблемы ограничения вооружений. Обмен посланиями между Рейганом и Горбачевым в части, касающейся ограничения вооружений, сказал Шульц, к сожалению, не выявил пока возможностей для продвижения по этим вопросам. Не видно прогресса и на самих переговорах в Женеве. Поэтому он уполномочен президентом предложить задействовать конфиденциальный канал, чтобы госсекретарь и советский посол негласно обсудили „в широком философском" плане центральные вопросы, являющиеся предметом переговоров в Женеве, поскольку отсутствие взаимопонимания по ним мешает сдвинуть эти переговоры с мертвой точки.
Центральная идея, которая, как мы полагаем, могла бы быть ключевой, сказал он, в негласном порядке рассмотреть надлежащее взаимоотношение между наступательными и оборонительными потенциалами обеих стран.
Смысловой подтекст заявления госсекретаря, хотя и в завуалированной форме, был достаточно ясен: США готовы подумать о том, чтобы не очень торопиться с полным практическим осуществлением своей программы СОИ, если СССР уже сейчас согласится на сокращения стратегических ракет.
Этот ответ был своего рода компромиссом в спорах внутри администрации между Шульцем и Уайнбергером. Последний вообще был против того, чтобы США дали какие-либо обязательства по СОИ. Шульц же считал, что обещания на будущее не повредят осуществлению СОИ, но могут побудить СССР пойти на соглашение по ракетам.
Вскоре я снова встретился с Шульцем и сообщил ему, что Горбачев согласен, чтобы встреча с президентом состоялась в Женеве 19–20 ноября. Одновременно я изложил нашу негативную позицию относительно высказанной им идеи обсуждения в „философском" плане вопросов, связанных с тематикой ведущихся в Женеве переговоров, Москва предпочитала вести конкретный диалог. К тому же она не хотела быть втянутой в обсуждение и тем самым, по существу, в какое-то принятие идеи СОИ. Вопрос этот оставался спорным.
После дополнительного обсуждения по дипломатическим каналам 4 июля в Москве было опубликовано официальное сообщение о том, что между Горбачевым и Рейганом достигнута договоренность о проведении встречи на высшем уровне в Женеве 19–20 ноября 1985 года. Днем раньше такое же сообщение было опубликовано в Вашингтоне. Повестка дня встречи оставалась открытой.
Одновременно в Москве была объявлена еще одна новость, сразу привлекшая внимание всего дипломатического мира: смена советского министра иностранных дел.
Фактически Горбачев избавлялся — в преддверии серьезного диалога с США — от тяготившего его министра, которого он недолюбливал и который своим присутствием и авторитетом мешал проведению зарождавшегося курса „нового мышления" во внешней политике СССР. Учитывая, однако, позитивную роль, которую сыграл Громыко в избрании Горбачева на пост Генерального секретаря, ему не предложили уйти в отставку (это случилось позже, в 1988 году), он был назначен на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Формально это был высший государственный пост, но не имевший по существовавшим тогда порядкам большого политического влияния.
Уход Громыко с поста министра иностранных дел, который он занимал почти 30 лет, по существу, знаменовал собой окончание целой эпохи в советской внешней политике и дипломатии. Громыко был убежден по-своему в правильности этой политики и проявлял незаурядное упорство, талант и немалые профессиональные качества в ее осуществлении. Он был инициатором многих наших важных внешнеполитических шагов, в том числе и в области ограничения вооружений. Главным для него была защита национальных интересов, как он их понимал, и в первую очередь твердое отстаивание завоеваний после тяжелой войны с фашистской Германией. Ученик Сталина, он не придавал большого значения моральным аспектам внешней политики (например, проблеме прав человека), хотя в личном плане он был достаточно честен. Он не очень верил в такие „отвлеченные" понятия, как „общечеловеческие ценности", не воспринимал их в качестве серьезного фактора реальной политики, в том числе и с учетом не всегда безупречных действий самих США, и не верил в возможность быстрых кардинальных договоренностей с Западом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
